Гавайские «спорщики» и «рассказчики» — любимцы народа и вождей

Гавайские легенды также немало рассказывают:

 Кстати сказать, «занятие песнетворчеством» (oihana haku mele) поощрялось аристократией, причем и после прихода европейцев – достаточно сказать, что наиболее известные гавайские поэты XIX в. — это король Калакауа, его брат принц Леле-ио-хоку и королева Лилиу-о-ка-лани (!)

Поэт мог один сочинить лишь краткий панегирик — но более длинные и ответственные песни сочиняла уже целая группа, при этом или один разрабатывал тему, или все по очереди сочиняли строку за строкой. Каждая фраза обсуждалась, чтобы в ней не было ни одного ненужного намека, который мог бы навлечь несчастье на покровителя поэтов. Сочинив песнь, они все запоминали её наизусть, чтобы избежать случайного пропуска или ошибки.

И, надо сказать, многие современные собиратели гавайского фольклора не раз удивлялись тем, что сказители с разных островов, затерянные в глуши, одни и те же легенды рассказывали с точностью до одного слова (!).

Точность при воспроизведении сказания, песни или легенды рассматривалась как доказательство божественного вдохновения сказителя. 

Когда детей вождя учили генеалогическим песням, тот, кто не обладал хорошей памятью, терял свою долю в «божественном наследии», ибо считался «менее одаренным», чем братья.

Особое значение искусства песни и красноречия определялось социальными причинами. Церемониальные песни (mele) о деяниях героических предков составляли собственность семьи, о которой рассказывали. Право наследника на ранг зависело от его способности в точности воспроизводить текст, декламировать семейные песни и свою «именную песню», сочиненную по случаю его рождения.

Умение спорить помогало гавайцам не только в соперничестве, но и во время войны — для высмеивания врага 

Песня служила для посрамления врага, для мести; бывало, песня даже одерживала победы.

Ее можно было использовать и для более приятной цели — возвратить расположение покровителя или возлюбленной; кстати, в искусстве любви песня высоко ценилась вождями. Способность сложить песню и запомнить ее была в основном важна для вождей, которые благодаря ей могли даже повысить свой ранг.

Все это отражалось на языке гавайских произведений древности.

Зачем нужны длинные перечисления в гавайских сказаниях

Гавайский (или полинезийский) сочинитель, желая возвыситься над другими в поэзии, декламации, споре, должен был сохранять в памяти довольно длинный перечень имен, географических названий, названий предметов и времен года, что являлось необходимым для претендента на мастерство в искусстве красноречия.

Его учили, как говорится в одной легенде, «всему, что есть на земле и на небе», т. е. именам и названиям, и характеристикам всего сущего, что было обусловлено, несомненно, эмоциональным интересом, но также социальной или экономической значимостью тех или других объектов для общины. Родословная, от которой до определенной степени зависело право собственности, имела социальное значение и, следовательно, в ней корни генеалогических и географических перечислений.

Длинный перечень предков вождя должен был вызывать у него моральное удовлетворение и, кажется, вовсе не обременял память декламатора.

Огромно число названий, запечатленных в памяти сказителя

Не только названий побережий, скал, мысов, ручьев, родников, водопадов — но и, например, одинокого дерева, которое имеет историческое значение.

Названия имеют и небольшие отрезки земли, входящие в индивидуальные владения.

А также ветры, дожди, прибрежные воды из-за их важной роли в жизни островитянина.

Все это должен был использовать сочинитель, чтобы обогатить географические аллюзии.

То же подтверждают и песни молящих о спасении сестер в «Сказании о Лаиэ-и-ка-ваи».

В «Ку-алии» поэт, желая сказать, что море принадлежит богу Ку, перечисляет разные «типы» моря:

— море для катания на волнах,

— море для раскалывания сетей,

— море, где можно быть обнаженным,

— море, где можно плавать,

— море, где ловят кефаль,

— море, где живут маленькие крабы,

— море, где много бухт, и т. д.

Наиболее полный пример подобного перечисления — в песне о Куапакаа, в которой сын опозоренного отца сначала перечисляет своему господину названия ветров и дождей, известных во всех районах и на всех островах, а потом с помощью костей своей бабушки, которые он хранит в калебасе на дне каноэ (бабушка — гавайская богиня ветра), поднимает бурю и мстит за поруганную честь отца.

Он поет:Вот они все! Вот они все!!
Вот они все!!!
Суровый ветер из Кохалы,
Колючий ветер из Ка-ваи-хаэ.
Прекрасный туман из Ваи-меа,
Ветер, что играет кокосовыми листьями в Кекахе,
Нежный ветер из Кихоло,
Тихий ветер из Коны,
Духоподобный ветер из Кахалуу,
Ветер с запахом хала из Ка-ава-лоа,
Влажный ветер из Ка-пали-луа,
Вихревой ветер из Кау,
Недобрый ветер из Коолапы,
Пыльный ветер из Маалеху,
Дымный ветер из Килауэа.Несомненно, это перечисление является утверждением власти над силами, которые герой называет по именам как наследник своей бабушки, получивший от нее знание магической формулы.

Так, мастер по рыболовным снастям, по одежде, по каноэ, по строительству домов (вожди особенно интересовались каноэ и домами) овладевает детальным перечнем реалий, полезным для сказителя, когда он участвует в споре или загадывает загадки.

Классический пример гавайской песни — знаменитая морская песня, которую в легенде о Кане поет Ули, строя каноэ для военной экспедиции ее внуков против похитителя Хины. Говорят, её все еще поют во время заклинаний колдуны-кахуна, пользующиеся божественным покровительством Ули. Перечисление начинается так:

Вот двойное каноэ Кау-маи-элиэли,
Ке-ака-мило — балансир,
Халау-лоа — корпус,
Луу — подводная часть,
Аукуу-и-ка-лани — нос каноэ…И перечисление продолжается во всех подробностях, вплоть до места каждого гребца, до его весла и его одежды.

Эта песня — прекрасный образец непереводимой многозначности, составляющей стержень гавайской поэтики. И при переводе на любой европейский язык увы, обычно теряющейся.

Каждое имя собственное в тексте песни содержит аллюзию на именуемый им предмет:

— Kau-mai-elieli — «пусть снизойдет глубочайшее [расположение богов]» — традиционная торжественная просьба в конце молитвы;

— Ke-aka-milo — «тень дерева мило (до 12 м высотой)»;

— Halau-loa — «длинный навес (для хранения каноэ на суше)»;

— Luu — «ныряние»;

— Aukuu-i-ka-lani — «Аукуу, [нацеленный] в небо».

В последнем случае имеет место уже двойная игра слов; аукуу — это, во-первых, вид цапли, питающейся рыбой, а во-вторых, — вид рыболовного крючка, изогнутого наподобие птичьей шеи.
Довольно естественно, что столь блестящее поэтическое описание каноэ превратилось в заклинание-оберег…

Помимо интереса к ремеслам, общественная и экономическая жизнь требовала пристального внимания к жизни растений и животных, окружавших человека, к камням, годившимся для работы.

Сказители всегда держали наготове эти хорошо известные термины, иногда для живого сравнения, иногда для простого перечисления.

Помимо разделения на части видимых предметов, гаваец делит на части и невидимое.

Когда мы смотрим на солнце или на горизонт, то воспринимаем расстояние как целое – он же делит его на части, как мы делим на зоны глобус.

Как и небо, деля его на уровни, как воспринимает и порядок сотворения мира, ранги людей и богов.

Что касается времени, он отмечает переход от дня к ночи, вызванный движением солнца, месяцы, связанные с разными фазами луны, изменение погоды, определяющее сезон сельских работ и сезон ловли рыбы, разные стадии жизни человека от детства до старости, когда «застучит его посох, пожелтеет он, как лист пандануса, помутнеют его глаза».Ясно, что перечисление вызывает в первую очередь эмоциональную реакцию. В нем много игры слов.

Но в нем есть и утилитарный смысл — идея ранга, божественные привилегии, которые якобы заложены в простом перечислении названий, дающем названному предмету сверхъестественную власть.

Так, в сюжете о Пупу-хулу-эне культурный герой старается умилостивить двух рыболовов, чтобы они открыли ему названия растений, дающих им пищу, а потом, правильно их произнеся, он заставляет духов уступить ему права на них, и так съедобные корнеплоды становятся собственностью его народа.По этой причине точное знание считается обязательным: ошибки раздражают бога. Неправильное произнесение имени дальнего родственника вождя могло стоить провинившемуся милости господина или даже жизни. Если его имя — какое-то широко распространенное слово, то это слово могло выйти из употребления и быть заменено другим.

Полное перечисление имеет и мистическое значение. Когда гаваец хочет умилостивить богов, он заключает свою мольбу заклинанием, обращенным к «сорока тысячам богов, к четыремстам тысячам богов, к четырем тысячам богов», с тем чтобы ни один не был забыт.

Искусство спора и гавайская поэзия

В искусстве спора, на Гавайях называемом хоопапа, к перечислению, сделанному одним из соперников, другой должен добавить одну параллель к каждой части или какую-то упущенную часть к целому.

Это хорошо иллюстрирует сюжет, записанный А. Форнандером, — спор Каи-палаоа со сказителями, собравшимися на Кауаи. Сначала говорят мужчины:

Вот мои острова, все острова:
Первый — Каула, к которому ведет дорога морская, если есть у тебя каноэ быстрое.
Второй — Нихоа, к которому ведет дорога морская, если есть у тебя каноэ быстрое.

Третий — Ниихау, к которому ведет дорога морская, если есть у тебя каноэ быстрое.
И еще Лехуа, Кауаи, Молокаи, Оаху,
Мауи, Ланаи, Кахоолаве,
Молокини, Кауики, Мокухано,
Макаукиу, Макапу, Моколии.
— Ты проиграл, юноша, больше тут нет островов. Мы все острова назвали, ни одного не осталось.Тогда юноша ответил так:О мой остров, родной Мокуола.
Ты — кормилец всего живого,
На твоей земле растут великаны-кокосы
И другие деревья, большие и малые,
На твоей земле стоят жилища людские
И бегают звери всякие-разные.
— Вот остров для вас. Остров это. Он стоит в море. (Это крошечный островок возле Хило, Гавайи).

Мужчины опять начинают:

В Кохале есть дерево хау,
Не одно дерево, много деревьев,
И семь, из которых строят каноэ:
Первое хау — балансир каноэ,
Второе хау — укосина балансира,
Третье хау — корпус каноэ,
Четвертое хау — обшивка каноэ,
Пятое хау — корма каноэ,
Шестое хау — бечева, что скрепляет каноэ,
Седьмое хау — мачта каноэ.
— Гляди, юноша, нет больше хау, мы все перечислили. Ни одного не забыли. Если назовешь еще хоть одно, останешься жить, нет — умрешь. Мы будем крутить тебе нос, пока ты не увидишь солнце в Кумукене. Мы запихнем кахили (опахало из птичьих перьев; регалия могущественного вождя) тебе в глаза, и слезы польются из них, и тогда наш маленький бог споров, бог Кане-улупо, выпьет их.

— Вы взрослые мужчины, — отвечает им юноша, — вы насчитали много хау. Но у вас уже зубы сгнили от времени, так почему бы мне, юноше, не найти еще хау во спасение моей жизни? Я поищу другие хау, и, если найду, вы умрете, а если нет, останетесь живы.
В Коне много деревьев хау,
И семь, из которых строят каноэ.
Остов каноэ — из дерева хау,
И верх каноэ — из дерева хау,
И поперечины — из дерева хау,
И черпак — из высокого дерева хау,
И ручка черпака — из высокого дерева хау,
И лейка — из высокого дерева хау,
Из деревьев хау мы строим каноэ,
Из семи деревьев, что растут на острове Гавайи,
На подветренном берегу, где мы строим каноэ.
— Вот вам семь хау, мужчины со сгнившими зубами.

В представлении гавайца между человеком и его именем, предметом и его названием существует живая связь, которая придает простому акту перечисления эмоциональность, распространяющуюся и на сцены, с которыми он связан.

У гавайца сильно развито чувство преданности тем местам, где он бывал, поэтому их названия столь часто встречаются в его речи. В «Лаиэ-и-ка-ваи» это проявляется в плачах сестер, в их воспоминаниях о родном острове. В песнях влюбленного в «Халемано» и бывшего любимца вождя, жаждущего вернуть его милость, в «Лоно-и-ка-макахики» вспоминаются те места, в которых эти люди попадали в трудные ситуации, и в таком порядке, чтобы вызвать, насколько это возможно, такие же чувства любви и верности, какие переживались в описываемых обстоятельствах.

Гавайцы, к какому бы классу они ни принадлежали, в погребальной песне будут вспоминать все места, с которыми была связана жизнь умершего.

Совершенство формы, обычно приписываемое божественному влиянию, можно объяснить сильно развитым чувством красоты, присущим полинезийцу.

Полинезиец видит в природе знаки богов. Во всех более и менее замечательных ее проявлениях — громе, молнии, буре, «красном дожде», радуге, тумане, форме облаков, нежно пахнущих растениях, редких на Гавайях, или пении птиц — он читает знаки присутствия богов.

Сказания восторженно повествуют о поразительном воздействии красоты человека на того, кто ее видит, хотя сама красота редко описывается детально, за исключением случаев, когда ее сравнивают с природой. В «Лаиэ-и-ка-ваи» лицезрение красивой героини рождает такой экстаз в сердце простого человека, что он бросает свои дела и начинает бегать по округе, крича о своем открытии. Мечтая о прекрасной Лаиэ-и-ка-ваи, юный вождь чувствует, что его сердце опалено страстью к «красному цветку Пуны», как может быть опален ветер, пролетающий над огненным вулканом.

Игра слов в гавайских сказаниях 

Другой важный прием, к которому охотно прибегает полинезийский сказитель, — аналогия, или даже игра слов. Ее значение двояко. С одной стороны, это живописный прием, указывающий на сходство объектов и метафорически характеризующий идею или настроение; с другой стороны — простая игра слов. Которая на Гавайях очень ценится.

• Мне вспоминается любопытный привозной цветок с перекрученным пестиком, которому местные жители с характерным для них грубоватым юмором дали имя «кишки священника».
• Испанский бородатый мох был назван «борода судьи Доула» в честь известного иностранца.
• Местные девушки плели венки из папоротника и обратили мое внимание на грациозные растения в тени, очень ими ценимые. «Это местные цветы, — сказали они, после чего не без лукавства показали на грубый светлый папоротник, горевший на солнце, — а вот чужеземцы».
• После окончания занятий в миссионерской школе на острове Гавайи одного из родителей попросили сказать речь, и он сказал: «Когда я слушаю песни и декламацию, я похож на человека, который идет по лесу, где поют птицы. Я не понимаю слов, но мелодия приятна моему слуху».
• Мальчики в одной из гавайских школ называют еженедельную инспекцию «игрой на укулеле», намекая на буквальный смысл названия местной разновидности гитары.
  (Укулеле — букв.: «прыгающая блоха», такое название гитара-малышка получила по прозвищу её автора, придворного шута короля Калакауа, отличавшегося маленьким ростом и подвижностью).

Эти примеры, взятые из жизни, иллюстрируют привычку сознательно прибегать к аналогии для эмоционального эффекта, а также для большей выразительности.

Привычка к выделению главного сказывается в придумывании таких названий, как: «Прыгающая вода», «Белая гора» или «Место, где собираются облака» (для водопада или горы):

• Иностранца, у которого сел голос, прозвали «Человек, который никогда не говорит», а большое поселение — «Множество следов».
• Гора — это «Дом солнца», нескончаемый дождь в одном из районов — «Дождь с ношей на спине», «Скачущий кит» или «Призрачный», долина — «Протекающее каноэ», каноэ — «Спящий в воде угорь».
• Человек, не имеющий братьев, — «Одинокий кокос», по ассоциации с деревом, на котором созрел лишь один плод.

Эта тенденция с очевидностью проявляется и в словообразовании языка:

— Oili означает «крутиться», а также «быть усталым, взволнованным, беспокойным в мыслях».

— Hoolala — «ответвляться», а в мореплавании «отклоняться от курса»,

— Kilohana — название внешнего разукрашенного слоя тапы на юбке в пять слоев, а также «самое лучшее».

— Kuapaa означает «натрудить спину» тяжелой работой, так же называется плод хлебного дерева, спаленный на дереве солнцем, и поднимающаяся над водой скала.

— Lilolilo — «распространяться, вылезать, как цветок из бутона», а также «щедрый человек».

— Nee может означать «ехать из одного места в другое» и «изменить мнение»;

— Palele — «отделить, положить отдельно, если нет свободного места» и «заикаться».

Эти взятые наугад примеры можно множить до бесконечности.

• Я вспоминаю одного священника, который жил в деревушке на острове Гавайи.
  Желая охарактеризовать местных жителей, он взял камень, которым обычно толкут пищу (alapaa, букв. «мелкозернистый камень») и объяснил, что здешние люди тесно связаны друг с другом и потому зовутся Kaweleau alapaa.

Эта изобразительность, иногда карикатурная, постоянно проявляется в повседневной жизни и является ключом ко многим пословицам).

Песни изобилуют символами:

Человек — это «длинноногая рыба», предлагаемая богам.
Невежество — «ночь ума».
Листья кокосовой пальмы — «волосы, длинные локоны деревьев».

Песни полны таких описаний, они пополняют богатый словарь эпитетов, используемых при воспоминании о каком-то месте, человеке или предмете. Перенесенные в область чувств, они создают поистине прекрасные поэтические сравнения:

Остроконечные облака застыли в небе,
Остроконечные облака затихли,
как рожающая в муках женщина.
Он скоро придет, тяжелый дождь,
Пупок оставив на небе,
И подымет воду в потоках.

Тоскуя по возлюбленному, Хина в «Лаиэ-и-ка-ваи» поет песню, которую можно сравнить с плачем Лаукиа-ману-и-кахики, когда, покинутая своим возлюбленным, она смотрит на облака, плывущие в том направлении, куда он ушел:

Солнце вверху, солнце внизу,
Моя любовь всегда предо мною.
Великая печаль сошла на меня,
боль пронзает мне бок,
Любовь — тяжелая ноша,
Слезы — удел влюбленного.

Заметим, что для полинезийца образные выражения типа «быстрый, как птица», «плавает, как рыба», означают буквальную трансформацию, а не просто красивую метафору.

Чувство тождества у полинезийца настолько пластично, что он в состоянии идентифицировать себя со всем, что он видит. и попросту выражает то, что является составной частью его мировоззрения. 
«Примитивного» — считают ученые.
«Единого с Существованием, то есть Пробужденного» — сказали бы индийские гуру

Превращение — это главное в полинезийском представлении о природе, на которую человек смотрит с удивлением и восторгом.